Вы писали как-то, выражая мысль, что я не сочувствую вашей деятельности. Мое отношение к вашей деятельности особенное. Не могу я не сочувствовать изданиям, которые распространяют те истины, которыми я живу, и еще более тому, что в них передаются те мои мысли и опыты внутренней духовной жизни, которые того стоят, и передаются и отбираются человеком, который мне особенно близок по духу и потому делает это дело наилучшим образом. Но эта вторая сторона дела имеет в себе сторону личного удовлетворения, славы людской, и потому я невольно сдерживаю свое сочувствие к этой стороне вашей деятельности. Пожалуйста, не упрекайте меня ни в лишней скромности, ни гордости, перенеситесь в меня и поймите это.
Еще обстоятельство, вследствие которого я не сочувствую внешней форме этого дела, или, скорее, сочувствие: мое к нему уменьшается, состоит в том, что для него нужны деньги, которых нет, которые надо добывать, да и вообще деньги, и все нечистое, безнравственное, связанное с ними. Главное же обстоятельство, уменьшающее мое сочувствие, это то, что оно поглощает до страдания обоих вас, милые, друзья, и заставляет вас тратить духовные большие силы; на дело, которое ниже ваших сил (я разумею денежную сторону) и, вероятно, временами заставляет приносить в жертву высшие требования низшим. Я не возражаю вам, не осуждаю вашу деятельность, знаю, что в вашем положении эта деятельность дает смысл вашей жизни (я вычеркнул слово «одна», потому что этого не может и не должно быть: смысл истинный независим от какой-либо деятельности). Я только указал на те drawbacks, которые за вас мучают меня. Может быть, нескладно, но я совершенно точно высказал мое отношение к этому делу; отношение же к вам нечего высказывать — оно глубже слов.
Я, кажется, кончил маленькую статью о патриотизме и теперь работаю над статьей, разрастающейся и очень меня занимающей, о рабочем вопросе. Кажется мне, что я имею сказать кое-что новое и ясное.
Прощайте, милые друзья. Хотел бы вам сказать: почаще поднимайтесь на ту высоту, с которой все практические дела кажутся крошечными и идущими так, как им должно, но уверен, что и сами это делаете. Без этого нельзя жить. Потолкаешься о препятствия, неприятности мирских дел, и невольно вспомнишь, что есть крылья и есть небо и можно взлететь, пока хоть на время, чтобы набираться сил на работу.
Лев Толстой.
1900 г. Апреля 28? Москва.
Добрые услуги Америки могут состоять лишь в угрозах войны, а потому сожалею, что не могу исполнить вашего желания.
1900 г. Мая 2. Москва.
Милостивый государь,
Диплом и список книг мною получены. Благодарю вас за присылку их.
Писатель, которого я предложил бы к избранию в почетные члены, это художник и критик П. Д. Боборыкин. Если это можно, то я повторяю это предложение 6 раз.
С совершенным почтением и преданностью имею честь быть ваш покорный слуга
Лев Толстой.
2 мая 1900.
1900 г. Июня 21. Ясная Поляна.
Милостивый государь,
Благодарю вас за ваше письмо от 6 июня. Когда я читал его, мне казалось невозможным послать какое-либо обращение к американскому народу.
Но, обдумав это еще раз ночью, я почувствовал, что если бы мне пришлось обратиться к американскому народу, то я постарался бы выразить ему мою благодарность за ту большую помощь, которую я получил от его писателей, процветавших в пятидесятых годах. Я бы упомянул Гаррисона, Паркера, Эмерсона, Балу и Торо, не как самых великих, но как тех, которые, я думаю, особенно повлияли на меня. Среди других имен назову: Чаннинга, Уитиера, Лоуела, Уота Уитмена — блестящую плеяду, подобную которой редко можно найти во всемирной литературе.
И мне хотелось бы спросить американский народ, почему он не обращает больше внимания на эти голоса (которых вряд ли можно заменить голосами Гульда, Рокфеллера и Карнеджи) и почему он не продолжает того хорошего дела, которое столь успешно ими начато.
Передайте мой привет вашей жене. Пользуюсь случаем еще раз поблагодарить ее за прекрасный перевод «Царства божия внутри вас».
Уважающий вас
Лев Толстой.
1900 г. Июля 24. Ясная Поляна.
Очень рад был узнать, любезный Илия Данилович, что здоровье ваше поправилось. Желаю вам благополучно вернуться домой. Вы спрашивали меня о вашем переводе «Воскресения». Я не читал его всего, но просматривал в тех местах, где выпущено в других изданиях и переводах, убедился, что ваш совершенно полон и точен, так как сделан с самого верного английского издания. Вы же всегда переводите очень точно и старательно.
Надеюсь, что письмо это застанет вас здоровым и на отъезде.
Лев Толстой.
24 июля 1900.
1900 г. Августа 1/13. Ясная Поляна.
Всем сердцем одобряю идею плебисцита против войны. Я работаю изо всех моих сил над тем, чтобы результат всемирного плебисцита мог бы быть благоприятен для всеобщего мира.
Лев Толстой.
1900. 12 августа.
1900 г. Августа 2. Ясная Поляна.
Дорогая Ольга Константиновна, к сожалению, слухи о моей поездке за границу несправедливы, и я не могу исполнить моего и вашего желания приехать к вам и повидать Арвида в его доме. Пишу вам не своим почерком, потому что был нездоров и теперь еще слаб. Я сижу дома и все время был занят статьею «Рабство нашего времени», которую на днях отослал в Англию. Мне кажется, что мне удалось сказать кое-что новое о тех экономических вопросах, которые так занимают теперь общество и которым посвящена эта статья. Очень рад буду, если она понравится Арвиду и он переведет ее. Вы говорите о тяжелых условиях, в которых находится Арвид; в чем состоят они, напишите мне. Рад был узнать из вашего письма, что вы возвращаетесь в ту рабочую семью, в которой жили. Я вследствие своей старости и болезни и других условий лишен этого близкого общения с рабочим людом и очень больно чувствую это лишение, в особенности теперь, когда я писал свою статью и все более и более уяснял себе всю преступность и жестокость нашей барской жизни. Прощайте, желаю вам всего лучшего. Привет Арвиду и его брату.